«Орел» в походе и в бою. Воспоминания и донесения участников Русско-японской войны на море в 1904–1905 годах - Коллектив авторов

Пришел в себя от звуков сигнала: «Отражение минной атаки». Попробовал встать на ноги и оказалось, что ходить могу, хотя голова кружится, оставшийся целым правый глаз сильно режет и смотреть им больно. Желая вернуться на свое место, стал подыматься по трапу, но меня заметил тут старший доктор [Г.А.] Макаров и, схватив за китель, сказал: «Куда вы идете? Вы сейчас опять свалитесь, лежите здесь, санитары, возьмите его», – и сколько я ни просил отпустить меня наверх, он идти не позволил и уложил меня уже в самом операционном пункте.

В это время принесли новых раненых, доктора ими занялись, а я воспользовался этим и потихоньку ушел по трапу на верхнюю жилую палубу. В помещении церкви увидал все разрушенным, изломанным и исковерканным, на палубе была вода дюймов на 6, кран пожарной трубы открыт, кругом команды не было видно, лежало лишь несколько трупов. Я попробовал руками закрыть кран, но не мог, пройдя дальше, заметил боцмана Воеводина и ему приказал закрыть кран, что и было исполнено. Перед носовым люком заметил пожар: горели пластыря над люком и защита элеваторов в палубе, сделанная из коек и угольных мешков. Несколько человек трюмно-пожарного дивизиона бегали, отыскивая шланги. Я остался на месте пожара, и вскоре он был потушен.

Поднявшись на верхнюю палубу, нашел свою башню совершенно сбитою: броневая дверь отдраена, внутри лужи крови, один труп, станина левого орудия разбита, командирский колпак разрушен, носовая плита дала три трещины, сорвана со всех болтов и едва держится на кромке стола, вся башня видимо (заметно. – Р.К.) перекошена на катках и наклонена назад, палуба около нее совершенно разворочена.

Вспомнив, что я видел командира кормовой группы, мичмана [А.Д.] Бубнова, раненым в операционном посту, пошел заменить его. Идти по палубе было очень трудно: всюду массы лома железа, снастей, поручней и т. п. Бой шел с левого борта. На палубе никого не встретил. Пройдя на шканцы, подошел к левой башне и стал ее отдраивать. Башня стреляла. Когда я приоткрыл дверь, то услышал голос лейтенанта [Г.М.] Рюмина: «Кто там лезет, что надо»?

Увидав, что место уже занято (как потом оказалось, я спутал башни и попал вместо правой в левую, правая же кормовая башня мичмана Бубнова была в это время заклинена и не стреляла), я решил отправиться в боевую рубку, что оказалось делом не легким, [так как] все трапы были уничтожены, остался правый средний, по которому я поднялся на средний мостик и через ростры перебрался к боевой рубке. По дороге заметил всюду страшный беспорядок: все было разрушено, избито, искалечено; валялись куски шлюпок, обломки 47-мм пушек, обрывки такелажа и труббакштагов[310] и т. и. Барказы и катера были избиты осколками, но стояли на блоках, чехлы на них тлелись.

В рубке увидел старшего офицера, капитана 2 ранга [К.Л.] Шведе, раненого в лицо, и лейтенанта [Ф.П.] Шамшева, командовавшего боем; он был видимо ранен, стоял согнувшись и держался обеими руками за живот, из которого текла кровь. Кроме них в рубке находились 2 рулевых с окровавленными лицами, один матрос у доски с переговорными трубами, а на палубе валялись обломки приборов, лежало несколько трупов, и вся она была залита кровью.

Впереди нас, кабельтовых в двух, шел «Бородино», на палубе его были видны небольшие пожары. «Суворова» и «Александра III» не было видно. Как раз в это время «Бородино» циркулировал влево, и я видел, как громадная волна через кормовые полупортики вкатилась внутрь броненосца. Лейтенант [Ф.П.] Шамшев также заметил это и отдал приказание задраить кормовой каземат и левую батарею. Неприятеля я разглядеть не мог, [так как] глаз очень резало от света.

Явившись лейтенанту [Ф.П.] Шамшеву, я доложил, что башня моя совершенно сбита, и я прошу дать мне новое назначение. В это время ему доложили о пожаре на шканцах. Лейтенант [Ф.П.] Шамшев приказал мне заняться его тушением. При выходе моем из боевой рубки, около нее на мостике разорвался снаряд, произведший пожар между систернами пресной воды и шлюпками, который, однако, вскоре был потушен, после чего я отправился на шканцы: встретив по дороге лейтенанта [Л.В.] Ларионова, возвращающегося с перевязки.

Придя на шканцы, занялся тушением коечных сеток и угольных мешков, дававших массу густого, чрезвычайно едкого дыма, сильно мешавшего действию кормовых башен и затруднявшего само тушение. Когда пожар уже был почти потушен, над головой моей, вероятно, в минных катерах, разорвался снаряд крупного калибра, я почувствовал удар в голову, сорвавший повязку, и потерял сознание.

Пришел в себя в операционном пункте, оба глаза забинтованы, сильнейшая боль в левом виске. Спрашиваю, как время, говорят, что уже 7 часов. Бой продолжается, и слышны частые попадания в броненосец. Особенно чувствительны были два, почти один за другим, удара в броню против операционного пункта. Очевидно, оба снаряда были 12 [-дюймового] калибра, [так как] от их ударов броненосец бросался в сторону, и электричество гасло. Вдруг, послышался сильный взрыв над самым люком операционного пункта; полетели со звоном и грохотом обломки чего-то, слышу голос старшего доктора: «Успокойтесь, ребята, успокойтесь, ничего особенного».

Чувствую, как в горло лезут клубы какого-то едкого дыма, дышать не могу, голова кружится, теряю сознание. Как оказалось впоследствии, это был взрыв 6 [-дюймового] снаряда прямо над люком операционного пункта, всосавшего своими вентиляторами все клубы шимозе, вследствие чего многие раненые получили легкое отравление и потеряли сознание.

Ночью несколько раз приходил в сознание и тогда слышал, орудийные выстрелы с броненосца. Несмотря на положенную повязку на оба глаза, электрический свет так раздражал их, что пришлось закрыть мне лицо толстой синей бумагой. Утром услышал орудийные выстрелы с броненосца, которые вскоре прекратились.

В операционном пункте все было тихо, очевидно, медицинский персонал ушел куда-то. Слышались голоса раненых, спрашивавших, в чем дело. Хотел подняться на ноги, но не мог от страшной слабости и боли в голове. Сколько прошло времени – не знаю. Вдруг, слышу голос фельдшера: «Ваше благородие, мы сдались, поднят японский флаг, не угодно ли чайку с ромом». «Не может быть», – ответил я; лежавший около мичман [А.Д.] Бубнов зарыдал.

Известие это на меня так подействовало, что я вскочил на ноги, сорвал повязку с правого глаза, выпил кружку чая пополам с ромом, что сразу придало мне силы, и с помощью какого-то матроса поднялся на жилую палубу. На ней было воды около фута. Здесь силы опять